«ИВАНОВ», Ю.Бутусов, МХТ, 2009 г. (8)
Короткий (в одном действии) спектакль с сильным и довольно-таки простым, даже прямолинейным высказыванием.
Все построено на одной, но очень радикальной режиссерской идее Юрия Бутусова – сыграть пьесу «задом наперед» с последней сцены последнего акта (начинается спектакль с выстрела, пистолет просовывают в щель еще закрытого занавеса с чайкой) до первой сцены первого акта и даже раньше - в финале спектакля, когда текст кончается (точнее, по Чехову, еще не начинается), режиссер показывает, что было в этом месте с этим героем до того – он работал.
И на одной, но очень выразительной идее художника (Александра Боровского). Сцена представляет собой неубранный двор. Судя по фрагменту ограды с чашами на столбах – задворки империи (узнаваемые, наши - краска ограды облупилась, столбы давно не белили).
Здесь делали большое дело, что-то строили, пилили бревна, намусорили, начали убираться, часть отходов (веток) собрали в «стог» – высокую (выше человеческого роста) гору. А потом устали и бросили это дело и теперь живут в этом замусоренном месте и постоянно спотыкаются о бревна и спиленные ветки и сучья.
Точная метафора быта, досадных мелочей, которые незаметно накапливаются и вдруг вырастают в большие проблемы (так копятся долги, так из покашливаний возникает чахотка, так и жизнь проходит). А, если вспомнить самое начало строительства империи, метафора «мелких ракушек, налипающих на бока». И вот уже жизнь состоит только из дрязг, ненужных встреч, досадных разговоров ни о чем, давно надоевших взаимных упреков. И вот уже потеряно направление и даже движение времени не ощущается, день за днем крутится на одном месте. Что было раньше, Саша? Сарра? Не помню, да и какая разница.
Поначалу кажется, что режиссеру важен не обратный ход событий, строго от конца к началу, а хаос, бессвязный рассказ о безвременьи. Наваждение, морок особенно нагляден в постоянных упреках доктора Львова, он раз за разом талдычит одно и то же, и сам каждый раз остается не удовлетворен (так и не сказал чего хотел), а у того к кому обращены его упреки, одно желание – застрелится, что Иванов и делает раз за разом - самоубийство растянутое на три действия пьесы и два часа спектакля. Возможно, что именно так в сознании самоубийцы в миг рокового выстрела хаотично проносится последний год его жизни.
И только финал спектакля – тяжелая работа Иванова - восстанавливает движение времени и дает зрителю заглянуть за горизонт, там где «направление» еще было. В этот момент сама постановка пьесы оказывается подробным послесловием. Метафорой жизни в пост-империи. Или, если без привязки к сегодняшним дням, метафорой жизни в России, где не убирают за собой, начинают и не доделывают. Или, если без привязки к месту, метафорой жизни, которую заедает обыденщина.
Жесткая концепция ставит актеров в очень узкие рамки.
Особенно тяжело приходится Смолякову - исполнителю заглавной роли. Два часа играть на одной ноте, тоска-отчаяние-срыв-выстрел и снова вставать и снова та же тоска.
Осуждает ли режиссер Иванова, как это делает доктор Львов? Сочувствует ли, как это бывает в других постановках пьесы? Ни то, ни другое. Взгляд режиссера бесстрастный, безжалостный. Обьективный. Исследовательский.
Актер играет результат исследования, диагноз. Честно говоря, смотреть и слушать это тоскливо.
Выручают остальные исполнители. В пьесе много ярко и подробно выписанных характеров и мхатовские актеры находят, что сыграть, и в таких трудных условиях в какие их поставили Бутусов с Боровским.
Роскошна Сарра (Рогожкина) - диапазон от точной национальной характерности до вопля отчаяния.
Очень органичен большой и теплый Лебедев (Золотовицкий), а Боркин (Матвеев) прямо-таки кросавчег.
Сцена «на троих» Лебедев, Боркин и Шабельский (Сосновский) у механического пианино – отличный вставной номер, контрапунктом, от обратного подчеркивающий основную идею. Выпивохам все равно, убран двор или не убран. А может на неубранном даже и лучше.
